(no subject)

Вы там, может быть, изо всех сил в весне, а я доживаю зиму. Сижу под пледом (правда, чтоб под пледом было не жарко, пришлось открыть окно, но это пусть будет моя маленькая тайна), тоскую как Блок. Хочется на кого-нибудь наорать, например, но совершенно не на кого, потому что все такие хорошие, хушь плачь. А посуду бить я так и не научилась.
Лет в тринадцать я, испорченная первой любовью №3, заявила папе, что собираюсь поступать на актерский. Как и во всех театральных семьях, желание единственной дочери стать актрисой воспринималось примерно так же, как если бы я сбежала с погонщиком верблюдов. То есть не очень радостно. Папа изменившимся лицом убежал к пруду ушел в свой кабинетец, потом вернулся и ткнул в меня "Гамлетом"
- Чего это? - спросила я
- Давай, играй. Актриса. - презрительно ответил папа.

Я, конечно, взбесилась. Значит "Гамлет"?! Да пожалуйста. Папа мстительно подсунул мне монолог "Быть или не быть". Я начала увлеченно его декламировать, а папа - кривить лицо. Необходимо было немедленно доказать ему, что я просто Качалов в роли Мочалова. На глаза мне попалась папина кофейная чашка. И, не придумав ничего лучше, я выразительно громыхнула этой несчастной чашкой об пол на словах "как такой развязки не жаждать? Умереть, уснуть. - Уснуть!". Увы, полы в нашей кухне были не мраморные, а вовсе даже линолеумом покрытые. Подлая чашка не разбилась. Мой трагический пафос сконфуженно выдулся в форточку. Папа изволили хохотать. Я обиделась и ушла в монастырь и решила быть великим писателем.

Какой из меня великий писатель ясно, я думаю. Но зато, зато! С тех самых пор я никогда не бью посуду. Во избежание конфуза. Зато сама она (посуда) распрекрасно бьется, и особенно звонко - об линолеум