![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
Дочитываю Мариенгофа и все грустнее мне с каждой его прекрасной строчкой. Все умирают на его страницах, Есенин, Качалов, Маяковский, Зощенко. И самое страшное - его пятнадцатилетний сын Кирилл. А он стареет и вспоминает о них. В этом ужас мемуаров, особенно талантливых - вот же она, на 31 странице еще, юность, вот же еще белозубый хохот на 97 и дальше, и дальше. И вдруг все рассыпается и морщится, как паленая бумага.
Что-то невозможно страшное есть в этих строчках:
К старости почти перестаешь чувствовать весну, лето, осень зиму. Только: тепло, холодно, мокро, ветрено
И кощунственная мысль стучит в голове - не дай мне, Господи, сухонькой старушкой отбить когда-нибудь на клавиатуре что-то пронзительно нежное о моих умерших друзьях.
Что-то невозможно страшное есть в этих строчках:
К старости почти перестаешь чувствовать весну, лето, осень зиму. Только: тепло, холодно, мокро, ветрено
И кощунственная мысль стучит в голове - не дай мне, Господи, сухонькой старушкой отбить когда-нибудь на клавиатуре что-то пронзительно нежное о моих умерших друзьях.